www.nn.ru/community/sp/main/...skoe_fitnes.html

[blue:phpbb]Потому что в нее войдут контейнеры-пакеты!
- удобно хранить!
- удобно мыть!
- удобно брать с собой!
- креативно и мега-позитивно![/blue:phpbb]
[red:phpbb]Пакеты и другие контейнеры[/red:phpbb] fedsp.com/catalog/home/dlya-...-4-sht-102288967
[red:phpbb]СБОР ЗАКАЗОВ[/red:phpbb] www.nn.ru/community/pv/dom/s...roduct-101072398

? Ингредиенты:
2 ст. муки,
1 яйцо,
1/2 ст. воды,
щепотка соли,
1 ст.л. голландского какао-порошка,
1 ст.л. подсолнечного масла,
600 г замороженной клубники,
1/2 ст. сахара.

?Приготовление начинки:
1. Клубнику поместите в кастрюлю и присыпьте сахаром. Дождитесь, пока не появится сок.
2. Приварите клубнику, затем откиньте на дуршлаг, чтобы с неё стек сироп. Выложите ягоды на большое блюдо и дайте им остыть.

?Приготовление теста:
1. В глубокой миске смешайте яйцо и все жидкие ингредиенты. Добавьте соль, какао-порошок, четверть объема муки и перемешайте с помощью ложки.
2. Добавляйте муку небольшими порциями, пока не станет трудно работать ложкой.
3. Замешивайте тесто на столе, присыпанном мукой, до крутой консистенции. Масса должна получиться липкой, но при этом отставать от рук без остатка (при необходимости добавьте немного муки).
4. Накройте тесто миской и оставьте его на 30 минут.
5. Раскатайте тесто в пласт толщиной примерно в 3 мм и нарежьте формочкой одинаковые кружки. Разложите начинку и слепите края.
6. Варите в течение 4-6 минут до готовности. Подавайте к столу со сметаной или со сливочным маслом.
[red:phpbb]какао-порошок можно заказать тут[/red:phpbb] www.nn.ru/community/sp/food/..._dominikany.html

Даже не верится, что Вовке уже 2 года, даже чуть больше. Удивительно, что все сомнения, которые одолевали мою голову 1,5 года назад, улетучились. Улеглись страсти окружающих в отношении меня и Вовки. Все реже задаются странные и бестактные вопросы. Общий шок прошел. И наша жизнь вошла в привычную колею.
Я все время удивляюсь, как это мы так жили, без этого кудрявого кареглазого малыша. Он удивительным образом объединил нашу семью. Даже скептически настроенные родственники безоговорочно приняли и признали Вовку.
Вовка по какому-то совпадению очень похож на меня и моих детей, но отличается от них по характеру. Возможно, именно это и привлекает к нему, вызывает интерес, заставляет нас всех меняться. Вовка - крепкий мальчишка с необыкновенными кудряшками, из-под которых смотрят темно-карие, практически, черные внимательные глаза. У него сильные ловкие ручки, он умеет отверткой вывинчивать болты из мебели, подражая старшему и среднему брату, аккуратно стучит молотком по гвоздику. Помогает Мише и Маше лепить из пластилина. Плотные прямые крепкие ноги Вовки – это ноги футболиста. У него даже прозвище Вовка-Марадона. Он гоняет мяч так ловко и умело, будто его специально учили. Старший сын – Саша – занимается футболом много лет и то говорит, что Вовка очень умело ведет мяч, перекатывая его от ноги к ноге, не останавливаясь при этом ни на секунду, делает передачу. «Его надо отдать в футбольную секцию,» - заключил старший брат, после того, как Вовка пробил его оборону на воротах.
Еще Вовка танцор. Его второе прозвище: «танцор диско». Стоит только зазвучать музыке (особенно восточной, цыганской, индийской или современному рэпу), Вовка встает в позу: чуть присев, прикладывает левую руку тыльной стороной ко лбу, отводит правую в сторону и начинает кружиться, ритмично приступая ногами в такт музыке. Он кружится, словно дервиш, постепенно раскрывая левую руку и зажмуривая от удовольствия глаза, потом поводит плечами и хлопает руками по коленям. «Мам, кто его научил так танцевать?» - спрашивает меня Маша. Я не знаю, наверное, это что-то врожденное, его точно никто не учил.
Страсть Вовки – это лошади. Лошади – наше все. В парке Кулибина девчонки, которые катают детей на лошадях, Вовку уже знают. «Вон наш наездник идет!» Вовка подходит к лошади, рядом с которой кажется махонькой букашкой, бесстрашно гладит ее по морде, обнимает на ногу и тихо говорит: «Моя иго-го». В седле сидит ровно, как вкопанный, спину держит, гордо смотрит по сторонам и отвергает всякое посягательство страховки и поддержки.
А еще Вовка настырный и хитрый и этим отличается от моих детей. Он всегда добивается того, чего хочет. Если не получается добиться желаемого просьбой, плачем, воем, криком: «Ты похой!» (ты плохая, мама!), то он почти всегда получает желаемое хитростью. Например, из-за кашля не дала ему мороженое. Он сначала просил, потом хныкал, потом пытался ворваться в морозилку, но вскоре понял бесполезность своих попыток и ушел играть, поругивая меня. Минут через 15 слышу, как хлопнула дверца холодильника. Вовка быстро промчался по коридору мимо моей комнаты. «Сейчас кто-то пойдет стоять в углу!» - вырывается у меня, и я следую за маленьким воришкой. В «большой» комнате на полу играют Миша и Маша, а Вовка им активно помогает. Мороженое в руках у озадаченной Маши. Вовка стоит, как ни в чем ни бывало, показывает мне пустые руки, смотрит на меня абсолютно честными неподкупными глазами и говорит: «Это не Вова, это Пася (Маша), Пася очет (хочет) моозиное (мороженое)». Мишка смеется: «Вот хитрюга! Не ругай его, мам, мы с Машей съедим, а ему только лизнуть дадим.»
Вообще дети мне очень помогают в воспитании Вовки. Удивительно, но мои малыши сразу повзрослели, почувствовали себя ответственными за младшего брата. Миша преодолел свою ревность. Он взял над Вовой шефство, учит его правильно играть машинками, собирать железную дорогу, строить майнкрафт из лего. Маруся – настоящая старшая сестра. Она помогает Вове одеваться, умывает его, ругает за пролитое молоко, объясняет, как играют с кукольным домиком и пеленать кукол. Я уж не говорю про Сашу, он человек взрослый, серьезный. У него проявляются черты главы семьи. Как-то во время нашего с ним задушевного разговора на кухне, когда дети уже легли спать, он мне признался: «Я и не думал, что во мне есть отцовские чувства. Вовка такой маленький, такой беззащитный, такой прикольный. Хочется его тискать и баловать. А еще покупать ему подарки. Как же быстро летит время, когда-то и Миша с Машей были такими же…» Мой удивительный добрый и взрослый сын, как я счастлива, что ты у меня есть. Если бы не Саша – я бы не смогла сделать все то, что сделала в моей жизни. Он, помимо учебы, не тяготится присмотром за детьми, пока меня нет, не брезгует поменять памперс Вовке, отказывает сходить в магазин или в детсад. Получив на 23 февраля от средних поделку после концерта в садике, пришел домой, поставил ее на полку и заявил: «Никогда бы не подумал, что мне будет так приятно получить картонную поделку. Теперь я понимаю, почему ты так радовалась моим подаркам тебе.»
Вовка делает меня лучше. Я стала добрее, спокойней. Я воспитываю его не так, как старшего или средних. У меня как будто появилось больше терпения, больше мудрости. Я больше смотрю, наблюдаю, следую за ребенком, а не бегу впереди него. Возможно, это еще и возраст, и опыт. Я нахожу время просто взять Вовку на руки, прижать к себе. Он замирает, слушая мое сердце. Я чаще беру на руки моих двойняшек. Наверное, я не додала этого в их крошечном возрасте – у меня не хватало рук, чтобы взять обоих сразу. Теперь я откуда-то беру время на то, чтобы прижать каждого к себе, провести вместе несколько минут, только с ним, с одним. Я чаще стала говорить детям, что я их люблю, уважаю, ценю, горжусь ими. Мне нравится, когда я зарываюсь рукой в богатых вихрах старшего. Он тоже полюбил время, которое мы уделяем друг другу. Иногда он прислоняется головой ко мне на плечо, совсем как маленький, и замирает на несколько секунд. С появлением Вовки у меня как будто появилось больше времени на семью. Иногда мне кажется, что время ускользает, а надо успеть еще очень много всего. Но самое главное у меня есть – это мои дети!

Разрешение на Рождество

Мне позвонила коллега из другого родильного дома и попросила родоразрешить свою знакомую. К ним она не успевала — намечалось профилактическое мытье. Я с радостью согласилась.
Марина оказалась крупной дородной приятной женщиной с большими серо-зелеными глазами. Зубной техник. Но, как и водится у медработников - все сложно: поликистоз яичников, за плечами 10 лет бесплодия, 2 лапароскопии, бесчисленное множество гистероскопий, стимуляция, подготовка к ЭКО и вот внезапная беременность. Почти всю беременность лежала на сохранении, поправилась почти на 20 кг, давление иногда пошаливает. Короче, всего помаленьку. Несмотря на все это, Марина была оптимисткой, улыбалась и успокаивала меня. В 37 недель она легла в роддом (в то время еще лечила отеки, боясь присоединения преэклампсии). Оказалось, что мальчишка, довольно крупный, улегся в тазовое предлежание. УЗИ предсказало почти 4 кг и я приняла решение, что будет кесарево сечение, осталось только решить когда.

Марина была любимицей отделения. У нее были безобразные вены, точнее их просто не было, акушерки попадали с капельницей только с 5-й попытки, но Марина отшучивалась и обещала похудеть, когда придет в следующий раз за дочкой. Она не жаловалась на питание, ежедневно взвешивалась и измеряла давление без напоминаний. В общем, с ней совсем не было проблем.

В понедельник Марина сходила еще раз на УЗИ, плацента созрела, и я предложила операцию на вторник. Она замялась. «Я бы хотела в среду, там такая дата хорошая. Можно?» «Да можно, конечно.» На самом деле, я не люблю перекладывать даты операций, но в данном случае один день не решал ничего. Все так думали…

Утром в среду моя интерн бодрым голосом доложила мне, что все у всех хорошо. Три пациентки в отделении ожидают плановой операции. Сразу после конференции меня отвлекли на совещание, обязательное для всех заведующих, с которого я смогла вырваться лишь к Марининой операции. Марина уже лежала на операционном столе. «Давайте скорей!» - командовал анестезиолог, - «У нее синдром сдавления». Я намылась. «Ну, как дела? Как малыш? Шевелится?» - спросила я. «Да, все в порядке, сейчас затих, наверное, боится!» - засмеялась Марина.

Я поняла, что что-то не так, сразу, как разрезала матку. Воды были темно-зелеными, дотронувшись до ножки ребенка, я отдернула руку: кожа облезла, сошла слоем, словно у только что сваренной курицы. «Что это?» - прошептала в ужасе интерн. «Это мертворождение,» - стараясь соблюдать спокойствие, ответила я. Извлеченный ребенок лежал на пеленке. Жизнь покинула его несколько часов назад. «Как же так, я же слушала ее сегодня!» - интерн плакала. «Так бывает, именно там, где не ждешь. Кажется, что слышишь, любой акушер бывал в такой ситуации», - отвечала я, машинально заканчивая операцию. «Что я ей скажу? - думала я. - Что я ей скажу, когда она проснется (хорошо, что общий наркоз, хорошо, что она не слышит всхлипываний интерна). 10 лет труднейшего пути к материнству, и вот такой результат...»

Два часа, пока Марина спала после операции (спасибо анестезиологу), я сидела в своем кабинете и думала, какими словами все объяснить. Ведь она спросит — почему!!! А если бы вчера! Если бы вчера ее прооперировать — то ребенок был бы жив и здоров! Один день! Проклятый один день! И зачем я согласилась перенести дату, ну зачем!!! Мне хотелось кричать, хотелось выть, хотелось разорвать себя на части от бессилия что-либо изменить.
Причина смерти была мне понятна при первом взгляде: тромбоз пуповины — крайне редкое фатальное осложнение беременности, никто не знает причин, никто не умеет профилактировать, никто не может диагностировать начало… Господи, но почему у нее!!! Зазвонил телефон, в трубке голос дежурной анестезистки сообщил, что женщина проснулась, спрашивает об Артеме, своем сыне. «Я сейчас подойду!»

Не спрашивайте меня, какими словами, не спрашивайте меня, как. За долгие годы работы в акушерстве я научилась сказать, объяснить, принять истерику. Надо сказать, что Марина как-то очень спокойно восприняла то, что я сказала. А в конце добавила: «Я и не верила, что у меня будет ребенок...» «Он обязательно будет», - ответила я, - «Надо разобраться, почему это случилось. У Вас есть мой телефон. Позвоните мне, когда соберетесь с силами.»

Я не думала ее увидеть снова, хотя каждый раз молилась, чтобы Марина когда-нибудь все же родила малыша. Спустя месяц, я сидела на конференции и слушала докладчиков из Москвы. В перерыв подошла к председателю — профессору, академику с мировым уровнем — и, набравшись храбрости, спросила о причинах пуповинного тромбоза. Он развел руками, сказал, что причина неизвестна, это случайность, впрочем, в его практике была пара случаев повторения тромбоза пуповины у одной и той же пациентки. «А не мог ребенок унаследовать склонность к тромбозам от родителей, если они оба имеют схожие мутации?» Он улыбнулся: «Вы знаете, порой, безумные мысли ведут к великим открытиям».

Просматривая список пациенток сегодняшнего приема, я увидела ее фамилию, предпоследняя. Прошло только полгода после бесполезного кесарева сечения. Я почти перестала себя корить за это. И вот предстоит встреча. Я нервничала. Марина зашла в кабинет в какой-то ослепительной воздушной блузке с красивым узором. Я даже не узнала ее, она вся светилась изнутри. В руках у нее был букет чайных роз. За Мариной вошел и ее муж Сергей. Они улыбались.

«Это Вам!» - протянула она цветы. «Мне? За что?» - изумилась я. «Как за что — за то, что оперировали меня, за то, что все хорошо зажило. Я ходила на УЗИ, мне сказали, что все идеально и можно снова планировать ребенка». «Да, только оперировала я Вас зря», - сказала я с нескрываемой досадой. «Зато посмотрели, как там у меня внутри, да еще кисту убрали. И вообще неизвестно смогла бы я родить такого большого мертвого ребенка.». «Ну Вы оптимистка, Марина, конечно!» Дальше мы долго говорили о причинах произошедшего, и я высказала свое предположение о семейной склонности к тромбозам. Оказалось, что у Марининой мамы было три выкидыша, а отец Сергея умер в 40 лет от инфаркта. Это усилило мое предположение. Упиралось все в то, что обследование обоих супругов стоило очень дорого. «Ничего, мы продадим кроватку и коляску, а Бог даст — купим потом. Теперь уж заранее ничего не будем покупать. Сначала обследуемся, как следует.» Когда они ушли, у меня осталось некое послевкусие, я четко ощутила, что теперь не смогу нормально жить, пока у Марины не родится ребенок, пока она не даст мне разрешение на свободу от тяжких мыслей и угрызений совести.

Через 3 недели Марина принесла мне результаты исследования себя и мужа. Она была заметно расстроена: «Там почти все результаты красные, и у меня, и у Сережи. У нас не будет детей, да?» Если честно, то результаты повергли меня в шок: 9 из 12 идентичных мутаций, т.е. одинаковых у нее, и у него. «Вы не родственники?» - спросила я. «Нет, мы вообще из разных концов страны». «Удивительно! Могу только предположить, что Ваш ребенок взял все доминантные мутации и погиб от тромбоза. Это лишь предположение, но мы попробуем вести Вашу беременность на современных гепаринах. Хотелось бы верить, что это поможет.»

Еще год мы терпеливо с Мариной пытались заставить яичники произвести яйцеклетку, но все тщетно: поликистоз прогрессировал, и надежд на беременность оставалось все меньше и меньше. «Марина, давайте готовиться на лапароскопию, надо опять прижигать кисты, иначе даже ЭКО не поможет. Я понимаю, что это будет уже третья, но я не вижу других способов.» Марина посидела, подумала. «Знаете, я должна съездить в одно место. Не знаю, как Вы к этому относитесь.» Она назвала имя святого, мощи которого находилась в одном из монастырей области. «Я считаю, что дети раздаются на небесах, - ответила я. - Поэтому делайте все, что велит Вам сердце. Все будет нелишним в данной ситуации.»

Это было в ноябре, и Марина исчезла. Честно говоря, я решила, что она опустила руки или ушла к другому врачу. И все же мысль о ней меня не покидала. Каждый раз, приходя в консультацию, я с надеждой смотрела в список пациенток, но ее не было.
В майские праздники, получив за последние 5 лет несколько выходных подряд, я сидела на даче и лениво ковырялась в грядках. Я вообще неумелый садовод, моего усердия хватает лишь на то, чтобы посадить все, что задумала. И вот в самый захватывающий момент посадки очередной партии семян, раздался телефонный звонок. «А у меня положительный тест!» - сообщил радостный голос Марины. Сначала кипяток, потом ведро ледяной воды выплеснулись мне на спину. «Как же я счастлива»!

Через неделю она сидела у меня на приеме и рассказывала, что делала эти полгода. «Я все неправильно делала в этой жизни, - говорила она. - Я тогда поехала к мощам, как и говорила Вам. Так вот меня встретил старец, говорят, его увидеть только за счастье, он почти ни с кем не общается. И вот вышла я из храма, а он взял и подошел ко мне и говорит: «Чтобы получать — надо спросить разрешение, а не выпрашивать. Иди теперь!» И хитро так улыбнулся в бороду. Хотела я его спросить, что за разрешение, и как его получить, да он повернулся и ушел. А еще вспомнила Ваши слова, что дети на небесах раздаются. Вот тогда и решила, что надо просто подождать и молиться.» Я часто такое слышу. Бесплодные женщины — это особый род женщин, через всю жизнь у них пролегает боль, обида, уверенность в несправедливости мироустройства. Часто испробовав все, что может предложить медицина, они бросаются в другую крайность и просто годами ничего не делают, просто ждут, молятся, объезжают множество святых мест и мест силы. Далеко не всегда это имеет эффект. Но я верю, что даже медицинские вмешательства могут им помочь, только если есть вера в успех. А вера — дело тонкое, индивидуальное...

Новогодние праздники подходили к концу, был канун Рождества, я, разумеется, дежурила, потому что целых 5 дней до этого бездельничала. Телефонный звонок напугал меня, как-то очень неожиданно и резко он ворвался в тишину ординаторской. Увидев номер Марины, моя тревожность усилилась. «Он странно шевелится. Я вспомнила, что Артем шевелился так же накануне операции». Через 40 минут напуганная Марина лежала на кушетке в приемном покое. «Он все время меня толкает вот сюда», - она показала на конкретную точку справа на животе. Я ощутила эти волнообразные шевеления. Сердцебиение ухом было совершенно нормальным. «Поднимайте ее на КТГ на этаж,» - скомандовала я. Аппарат выдавал идеальные показатели и через 20 минут сообщил, что исследование окончено. «Все нормально», - радостно сообщила мне акушерка. - «Отключаю от аппарата?» «Давай еще продолжим исследование до 1 часа. Хорошо?» - что-то не давало мне покоя. Акушерка была недовольна, она хотела пойти попить чай, а тут придется еще 40 минут сторожить пациентку. Я слушала ровные сердцебиения, доносившиеся из коридора, почему-то нет учащений, отметила я для себя, заснул что ли малыш. На несколько минут я отвлеклась и тут поймала себя на ощущении, что характер звука изменился, сменился ритм. Я вышла в коридор. Акушерка подняла голову за стойкой поста: «Вам тоже кажется, что реже становится?» - спросила она. Эта акушерка хоть и недовольна моим распоряжением, но она очень опытная. Она тоже это слышит. Мы подошли к Марине. На длинной ленте была почти идеальная кривая. Почти. «Смотри, - я обратилась к акушерке, - за 20 минут этого не было видно, а сейчас понятно, что сердце постепенно замедляется.» «Да, точно.» Тут аппарат издал противный звук тревоги: «Проверьте состояние плода! Проверьте датчики! Ухудшение состояние плода!» Я рефлекторно нащупала в кармане телефон: «Операционная? Срочно, разворачивайтесь. Острая гипоксия. Мы едем!» В ту же секунду я услышала, как по коридору моя акушерка уже везла каталку. Она все знает, она очень опытная…

Через 12 минут мне на руки выплеснулись зеленые воды, сердце замерло. «Неужели не успела...» Мальчик не шевелился, но я ладонью ощутила редкие сердцебиения. «Только живи!» Я обтерла его пеленкой и почувствовала судорожный вздох. Через минуту он кричал, отпихивая назойливого неонатолога, пытавшегося послушать его. «Все хорошо! Легкие чистые! Молодцы, акушеры!» - сообщила она. «Ну вот и разрешилась, девочка», - пробормотал старенький анестезиолог, поглаживая волосы спящей Марины. Я вытащила послед и рассматривала его. Сквозь прозрачную блестящую оболочку пуповины просматривались черные столбики, словно четки, вдоль основного сосуда, пока еще не слившиеся в единый конгломерат. «Это тромбы?» - спросила меня ассистент. Я кивнула. Даже не верилось, что мы поймали те секунды, которые отделяют жизнь от смерти. «Не помогло мое лечение,» - сказала я, вздохнув. «Как это не помогло? Помогло! - возразила мне ассистент. - Она до 37 недель доносила. Так редко бывает с таким количеством мутаций». Я опять кивнула — пожалуй, она права, хотя лекарство и не подействовало на пуповину. Открытия не будет, ну и ладно! Главное, что он жив и его уже поругивает в шутку акушерка за только что испачканные пеленки: «Не успел родиться, уже все перепачкал! Вот во что я тебя теперь заверну, а?» Малыш проворчал что-то и снова стал отпихивать от себя руки. «Сильный какой!»

Через 4 часа я принесла Рому к только что проснувшейся Марине. Обычно мы так не делаем, но я не могла поступить по-другому. Рома чмокал губами и сонно приоткрывал глазки. «Боже, какой хорошенький! - воскликнула Марина. - Можно мне взять его на руки?» Она с трудом уселась в кровати, и я положила ей Рому на колени. В полутемной комнате Марина была одна. Лампочка под пеленкой (чтобы не раздражать пациенток) слегка мерцала и напоминала свет от свечи. За окном шел снег, дорогу совсем замело. Где-то очень далеко слышался рокот трактора, пытающегося расчистить путь для скорых.
«Спасибо Вам!» Марина прижала к себе Ромку. Шапочка, которую надевают на время операции, слетела, и роскошные черные длинные волосы упали Марине на плечи. И было в этом что-то волшебное, что-то невозможно сказочное… Снег за окном… Приглушенный свет... Женщина с ребенком на руках… зимняя ночь… тишина… «Вы пойдете праздновать Рождество?» «Особо некогда праздновать, - ответила я. - К ночи как всегда полная родовая собралась.» «И все же найдите минутку и отпразднуйте! И за нас с Ромкой тоже...»
Это было мое разрешение… разрешение на Рождество.
Из другого конца коридора, со стороны родовой, раздался первый крик еще одного новорожденного. Жизнь бесконечна...

О каждом ребенке матери всегда есть, что вспомнить с первых минут жизни. Кто-то помнит первый крик – мой старший кричал «лей-лей», кто-то бровки – мой средний родился с бровками Арлекина – такие чуть сбоку, кто-то глаза – моя дочка смотрела на меня огромными глазами инопланетянина из кювеза в роддоме. Про Вовку я не могу ничего сказать, я не знала его в роддоме, я не знала его первые три месяца, но я помню его фотографию на сайте и почему-то ноги. Это осталось от нашего первого знакомства: его ноги были совсем другими, отличными от моих детей. Мои кровные дети – длинные, тонкие. И ноги у них длинные и плоскостопые. У Вовки ноги были, словно два столбика, плотные и короткие, а вот стопа совершенно правильная, со всеми впадинками и выступами, несмотря на то, что ему было всего 3,5 месяца. Каждый день теперь спрессовался в единую картину первого года жизни. Некоторые дни особо отмечены: первый зуб – 6 месяцев, далее каждые 2 недели и к годику – 12 (вместо 8 ожидаемых), в 7 месяцев встал на четвереньки, в 8 – пополз, в 9 – встал на ножки, в 10 – сказал «мама», в 11 – стал ходить вдоль предметов, в годик – побежал. И все же есть то, что выделяется на фоне всех… Но сначала не об этом. Я рассказу о толерантности нашего общества. К таким как я, к таким как Вовка.
Я уже говорила как-то, что много всего интересного услышала, когда вокруг все узнали, что я буду брать Вовку. Но что мне стали говорить потом, пожалуй, я расскажу об этом, потому что с этим мы прожили много месяцев и встречаемся на каждом шагу.
Самый частый вопрос, который мне задают люди, вы никогда не угадаете, впрочем, может, как раз и вы бы так же меня спросили.
- Вы не брезгуете этим ребенком?
- Почему же я брезговать-то должна?
- Это же не Ваш ребенок!
- Как это не мой? - искренне удивляюсь я. – Мой, он усыновленный.
- Ну, умом-то Вы все понимаете!
- Да не хочу я умом ничего понимать, я его сердцем люблю.
Многие не понимают, да не понимают, как можно взять на руки, прижать, поцеловать. Наверное, я просто небрезгливая…

- Он, наверное, глупый! - это из еще одного диалога.
- Почему? – спрашиваю я, озадаченно поглядывая на довольного Вовку.
- Улыбается все время!
Ну да, Вовка – улыба, если не обижают – то улыбается. Та же собеседница пытается протянуть Вове руку, мальчишка отползает ко мне и начинает хныкать:
- Нет, с ним определенно что-то не так, он еще и дичится!
- Так глупый же, - улыбаюсь я в ответ.
Вообще многие пытаются в нем что-то особенное разглядеть: то дикий, то глупый, то хитрый, то вороватый. Высказывают свои опасения:
- Не боитесь, что он воровать будет?
- Почему именно воровать?
- Все детдомовские воруют!
- Он же не детдомовский, а домашний. Может, и мои дети кровные дети будут. Разве можно поручиться? Я всех одинаково воспитываю, одинаковые ценности прививаю.

- Тебя так никто и не понял! – это уже коллеги.
- А я и не просила понимания.
- Ну как же! Человек всегда хочет, чтобы его поняли! Так нам и не понятно, что ты кому доказываешь… Сначала двойню родила, теперь вот … это…
- А разве все поступки делаются с целью доказать кому-то что-то? – спрашиваю, искренне удивляясь (мне и в голову не приходило, что я доказывать что-то могу). – Странный какой-то способ доказать: это ведь даже не собаку домой привести поперек желания родителей, это ребенок, он на всю жизнь! Навсегда!
- Ну, я надеюсь, что в 18 лет ты его выселишь.
- Куда?
- Им же положено жилье!
- Это только тем, что под опекой или в приемной семье, а он усыновленный! Ему положено только то, что я смогу дать, потому что он в правах ничем не отличается от моих кровных детей.
- Он что и на наследство будет претендовать? (в ужасе)
- Ага. Да-да, на те три завода, четыре фабрики и 10 загородных вилл…
- Так зачем же ты его взяла???
- Не знаю, зачем. Люблю его, вот и взяла. Не хочу, чтобы он по приютам болтался. Согреть хочу, растопить, отдать часть себя…
- Тебе ж есть, кому себя отдать! Своих трое!
- Ну, много меня, и на Вовку хватит…

Другой эпизод:
- Вы его в честь президента назвали?
- Чего?
- Ну, Владимиром?
- Нет, в честь Ленина, я же комсомолка бывшая… - смеюсь про себя.
Молчание.
- А остальных тогда в честь кого?
Занавес…))))

В парке встречаю старую знакомую:
- А ты кормишь его?
- Ээээ, да, конечно (не знаю, что и подумать, Вовка редкостный пухлячок, сразу видно, что покушать любит и ему никто в этом не отказывает).
- Грудью?
- Нет.
- А чем тогда?
- Гуляшом с макаронами!

- И зачем ты такого маленького взяла? Надо было постарше взять, лет трех хотя бы!
- Почему именно трех?
- Чтобы не таскать, не мучиться. У тебя вот спина больная.
- Знаешь, я ориентировалась на то, чтобы ребенок как можно раньше в семье оказался, а не испытал всей прелести детских домов, с исходом в тяжелую депривацию. А не на собственную спину…
- Ты же не спишь ночами!
- Ты тоже не спишь ночами на работе.
- Так мне за это деньги платят!
- А у меня ребенок растет за это

И так далее, и так далее, и так далее… Всего, что мне говорили за полгода, и не упомнишь. Но я все понимаю. Некоторых разбирает любопытство, и это тоже нормально:
- А кто его родители?
- Представления не имею.
- Как так? У него же было свидетельство о рождении?
- Да, свидетельство было, а в строчках родители – прочерк.
- Так не бывает! – упрямо. – Кто-то его родил! Нужно было выяснить!
- Зачем? Зачем выяснить?
- Ну как, чтобы знать!
- Что именно я могу узнать? Он подкидыш, найденный у мусорного бака. Родственники не найдены.
- Ой, это вообще кошмар! Они же могут быть ненормальными! Родители его!
- Я уверена, что они ненормальные, если новорожденного ребенка в мороз к мусорке принесли. Были бы нормальные – в роддоме бы рожали и отказ по-человечески оформили, если уж не судьба ребенка домой забрать.
- Ты сумасшедшая! А если потом наследственность проявится ужасная какая-нибудь?
- От этого никто не застрахован. Знаешь, мой прапрадед в молодости был разбойником и убийцей, держал в страхе всю округу в конце 19-го века. Так вот все его потомки, и мои кровные дети в том числе, в группе риска.

Но что бы кто ни говорил, мне будет, что вспомнить о Вовке. Он… тактильный, очень. Он умеет особым образом прижаться, повторив все изгибы моего тела, словно ключ к замку, и положить головку мне на плечо. У него все время сопит нос (это потому что он был застужен с рождения в своем мокром целлофановом мешке на морозе). Это сопение неповторимо. Вовка нежно теребит мое ухо и шепчет: «Мама». И за это «мама» можно отдать все и забыть все те сомнения, что вселяют в меня окружающие…

Эта история началась давно, даже трудно себе представить насколько давно. Если бы лет двадцать назад мне сказали, что я сделаю это, то я бы в лучшем случае посмеялась. На самом деле я и не думала тогда, что моя жизнь повернется так, и не думала, что я буду с маниакальной настойчивостью добиваться того, что так естественно, как я думаю теперь. Теперь я понимаю, что всю свою материнскую историю я должна была начать с этого, но...
- Поздравляем Вас! Вы стали мамой в четвертый раз! - мне пожали руку…
Вам пожимали руку, когда вы рожали ребенка? Нет? И мне тоже нет.

Я представляла себя, стоящей рядом с Ней у родового стола, уговаривая ее не отказываться, заглянуть ей в глаза, понять, что она за человек, расспросить у нее все-все про ее жизнь. Но в министерстве и опеке мне сразу дали понять, что так не будет. Я расстроилась, а теперь понимаю, как это хорошо. От этих пустых глаз — тошнит, отворачивает. Лучше не знать. Год прохождения курсов, сбора документов, ожидания в очереди — теперь это кажется чем-то нереальным, и совсем недолгим, а тогда каждый день казался оттягиванием.

Это было в пятницу, после похорон мамы прошло почти 40 дней, и, придя в себя, я заглянула в федеральную базу. Вовка смотрел на меня смеющимися глазами, он запал мне в душу сразу, как только я увидела его фото. Был конец рабочего дня, и я показала фото коллеге, которая была в курсе моих планов.
- Только надежд совсем нет, моя очередь подойдет нескоро, - сказала я и закрыла крышку ноутбука.
- Значит это не твой ребенок.
- Значит так.

Через час я с коллегой ехала в маршрутке домой, и едва расслышала телефонный звонок. Номер мне был незнаком, но я его точно уже видела где-то.
- Здравствуйте, это из министерства, Вы ведь подавали документы на возможность быть усыновителем?
- Да, - заволновалась я, и с глупым выражением лица спросила, - Вы мне Вову хотите предложить?
В трубке замолчали, а через несколько секунд обескуражено спросили:
- Да, Вову. Вам его уже предлагали что ли?
- Нет, просто я его сегодня видела в базе…
(Кто не понял о чем речь: база — это федеральный список детей, оставшихся без попечения родителей, доступный любому человеку, имеющему интернет).
Коллега только покачала головой (ну хорошо, что у виска не покрутила).

Через 3 дня мне дали направление на знакомство. Ощущение у меня было такое, словно я увидела положительный тест на беременность. Кто пережил длительное бесплодие, тот знает, что такое делать много лет подряд тесты утром, днем и вечером, с надеждой увидеть две полоски. И вот однажды оно случается. Бабочки в животе оживают, дух перехватывает, и хочется обнять весь мир и плакать от счастья.

Детский дом был в области, ехать надо было в будний день. Я уже написала заявление на административный на вторник, как в телефонной трубке строгий женский голос, принадлежащий главврачу детдома, произнес: «Никаких знакомств — у нас карантин! Звоните через 10 дней.»

И потянулись дни ожидания, мучительные своей неизвестностью. Я строила в голове предположения, как пройдет первая встреча, что я почувствую, на что должна ориентироваться. Мои дети, взглянув на фото, тут же согласились, что Вовка хорош, давай, уже вези его скорей домой. Саша прикидывал как бы ему отлынуть от учебы, под предлогом помощи маме и малышу, Маша стала ежедневно тренироваться на куклах — качать, кормить, а Миша — самый ревнивый мой ребенок — стал откладывать машинки в две кучки: получше себе, похуже — Вове, все равно все сломает и перегрызет.

Настал долгожданный день. Я ехала по редко посещаемой мной дороге, и сердце бухало так, что соседи по вагону точно должны были слышать его удары. Меня встретили приветливо, показали документы, медицинскую карту, на которой я даже не остановилась взглядом, несколько раз сказали, что ребенка уже смотрели, но отказались. Почему? Понравился, но есть проблемы со здоровьем.

Меня привели в группу, малыши только позавтракали и лежали в огромном манеже среди кучи игрушек. Никто не плакал. Каждый теребил свою погремушку. Я стояла в коридоре и старалась через стекло определить, где же Вова. Главврач выхватила одного из малышей, мелькнул черный затылок, и через минуту Вовка лежал на пеленальном столике и улыбался во весь рот, выталкивая изо рта пустышку-ромашку. Мне дали осмотреть его, послушать. Да, сердце стучало и хлопало какими-то шумами. Чем сильнее шум — тем легче порок, - вспомнила я слова профессора Королева, который читал нам лекции по кардиологии. Вовка был ладным, плотным, конечно, не без стигм неблагоприятного внутриутробного развития, ну а никто и не обещал, что его родители будут академиками. Кстати, о его родителях не было известно ничего.
Возвращаясь домой, я поняла, что ничего не почувствовала. Ни-че-го. Малыш был чудесным, улыбчивым, красивым, но не моим. До меня дошло, что он не мой, не я его родила. И это было потрясением. Переспав с этой мыслью, на утро я почувствовала нечто щемящее в районе грудины и навязчивое желание снова поехать и пообщаться с ребенком. К вечеру это чувство усилилось, а на следующий день я ни о чем не могла и думать, как только о предстоящей поездке. Я сняла трубку телефона и набрала номер детского дома…

После второй встречи я создала тему под серым ником. Перечитала еще раз некоторые блоги приемных родителей. Узнала, и это на пятом десятке лет, что любовь даже к своему ребенку у многих появляется не сразу! Для меня это было открытием. Для меня любовь к ребенку всегда просыпалась вместе с положительным тестом, и я не понимала, что может быть и по-другому, т. е. понимала, конечно, но не думала, что это бывает так часто. И в третий раз я ехала уже с подписанным согласием на усыновление.

Вовка не знал, что такое поцелуй… Я поцеловала его и почувствовала запах молока, который издают все малыши, он идет откуда-то от макушки. У Вовки повисла губа, он начал плакать, и я чмокнула его еще раз, потом еще, и он успокоился, улыбнулся. «Глупая тетка! - ругала я себя, - Как будто его кто-то целовал до тебя, напугала малыша!» Я сидела в автобусе (к счастью место мне досталось в углу спиной ко всем) и роняла слезы, смакуя запах и вкус молока, который остался у меня от последней встречи. Я готова была схватить и утащить Вовку немедленно к себе домой. Но предстоял еще месяц мытарств по судам и опеке.

Эти мои встречи 1-2 раза в неделю можно было сравнить с УЗИ во время беременности, когда можно рассмотреть своего будущего ребенка на экране, узнать о нем что-то новое. Вроде вот он тут, а еще нельзя его ежеминутно держать на руках. Наверное, от этого чувства у меня и стал увеличиваться живот, ну если не считать кучи конфеток, которыми я лечила стресс. И даже появилось подобие молока…

Суд. Сказать, что я боялась — ничего не сказать. Мне было страшно: страшно, что откажут, страшно, что найдутся родственники, страшно, что что-то случится и т. д. Все это подогревалось мнением сотрудников и знакомых. Не проходило и дня, что бы мне не сказали, что одинокие матери не могут усыновить ребенка, только опека! «Я ведь консультировалась с бывшей судьей!» Господи, ну зачем ты-то консультировалась, я ведь ни о чем не просила. Меня пугали историями усыновителей, которым достался «бракованный» ребенок. (Оказалось, у каждого есть такие знакомые). К тому же дела на работе складывались так, что мне надо было еще работать и работать. Каждый раз от мысли, что Вовка не поедет ко мне домой, мне становилось страшно и горько — я уже не представляла, как я буду без него. Я не смогу подобрать себе другого ребенка, я буду искать замену, похожие черты, а это, как известно, ни к чему хорошему не приводит. Короче, я мечтала только об одном: чтобы все скорей закончилось. Наконец было назначено заседание суда. Судья — немолодая женщина, спокойно выспрашивала меня, представителя опеки, периодически обращалась к прокурору. Очень помогла характеристика, которую мне дали на работе. Вообще руководство отнеслось к моей всей этой авантюре очень положительно. За что им отдельное спасибо! Я вышла из суда с чувством полного счастья, но такого молчаливого, тихого счастья. Я думала, что буду плакать или, наоборот, прыгать — нет. Это было состояние, похожее на то, что наступает у меня после родов: я с восторгом смотрю на новорожденного, и внутри меня все ликует — неужели я это сделала? Неужели получилось!!!

Через выходные, полных хлопот от приготовления к появлению нового жильца, Вовка был привезен домой. Он не ожидал такого приема: его тискали, ласкали, совали игрушки, старший сын кружил его над головой. Я думала, что от такого приема у малыша наступит утомление и крепкий ночной сон, как мне обещали в детском доме («Он очень хорошо спит: 5 раз днем и ночью 8 -10 часов»). Но первая же ночь вернула меня к реальности существования с малышом: 2:40-4:40-5:30-7:00.

Тайна синяков на коленках. При первом осмотре в детском доме я обратила внимание на синяки на коленках. Главврач пожала плечами и не смогла мне ответить, что это. Присмотревшись дома – я все поняла. Вовка производил кучу навязчивых движений: лизал простыню или гладил себя по головке перед сном, стучал ногой по полу, и … бил себя по коленке рукой с такой силой, что все коленки были в синяках. Если бы я не знала, что это, то приняла бы за проявление психопатии типа аутизма. Но это было не так. Это депривация. Ребенок не получая должного контакта с мамой или другим близким человеком, заменяет тактильные ощущения, да и просто занимает время разными навязчивыми движениями, так он успокаивается. Чем дольше нет мамы – тем хуже могут быть проявления. И это всего 5 месяцев! Что бы было через год-два…

Через сутки Вовка заболел, тяжело, привезенная из детдома ОРВИ осложнилась добавленными новыми вирусами от моих детей и перешла в бронхит и пневмонию. Было тяжело. Вместо намеченного мной плана по ласканию-качанию на руках, были уколы, плач и вселенская обида на новую маму. Так фигово на душе мне еще не было. На четвертый день болезни его крестил знакомый мне отец Алексий, прямо дома, без крестных. И Вовка пошел на поправку. И вот тут меня охватило то самое чувство: я люблю его совершенно, полно, нежно и всепрощающе, так, словно он всегда был моим, всегда был с нами, ведь, говорят, больных детей любят сильнее.

Когда Вовка болел, Миша и Маша (мои средние дети) очень переживали. И однажды я застала их внимательно рассматривающих раздетого из-за высокой температуры Вовку. Они считали пальчики, заглядывали в нос и ушки. Я решила, что они играют во врача и подсела к ним на край кровати.
- Мам, а что с ним не так? - спросил Миша.
- Он простудился и болеет, - ответила я.
- Нет, а когда не болел, что с ним не так было?
- Не знаю, вроде все так.
- Он сломанный? У него что-то не работает?
- Нет, у него все работает, - улыбнулась я, не понимая подоплеки вопроса.
- А почему же его выбросили в мусор? Ты ведь только сломанные игрушки на помойку выносишь, а целые оставляешь нам… А его мама зачем выбросила? А?!
Миша заплакал.
- Миш, не плачь! - в разговор вступила Маша. - Его же тети врачи нашли и нам отдали! Мы-то его не выбросим!
Я сгребла их всех в охапку и несколько минут глотала слезы.

Совсем недавно я вспомнила, как в детстве играла: у меня была семья зверей: мама-папа — белые медведи, их родной медвежонок и 4 приемных ребенка: цыпленок, заяц, собачка и обезьянка, впрочем, у обезьянки была мама, но она жила в Африке и приезжала редко. Это были своеобразные дочки-матери, дети жили все вместе, ходили в школу, гуляли, родители всех любили и не делали различия. Тогда мне и в голову не приходило, что у меня могут быть приемные дети, потому что меня воспитывали в нетолерантной семье. Родители считали, что приемный ребенок — это всегда чужой ребенок, его можно взять только, если нет своих, и то надо 20 раз подумать и хорошенько выбрать. И я была согласна. Что случилось со мной, почему я пересмотрела свою жизнь полностью, почему решила, что только так и надо сделать? Не знаю, я до сих пор не нахожу ответа. Только я теперь точно знаю, что когда кончаются руки, чтобы удержать всех детей одновременно, то становится все равно, сколько их — 3-4-5 или больше, и становится все равно — родные они или приемные. А мои кровные дети поняли, что дети бывают разные. И это очень важная и ценная мысль, потому что если дети бывают разными, то и взрослые тоже бывают разные — здоровые, больные, инвалиды, иного цвета, национальности, достатка и т.д.

Два года назад в интервью корреспонденту nn.ru я сказала, что была бы я помоложе – обязательно бы родила или взяла ребенка. Именно после этого интервью я и задумалась окончательно об усыновлении. Парадокс? Нет, ну что такое 40 с небольшим? Да, успеть вырастить, воспитать. Но ведь другого шанса прожить эту жизнь не будет, не будет возможности повернуть назад и переделать что-то в прошлом. И да, лучше сожалеть о сделанном, чем о несделанном.
- Поздравляем Вас! Вы стали мамой в четвертый раз! - мне пожала руку судья…
Пожалуй, я хочу, чтобы мне еще раз пожали руку и сказали: «Поздравляем, Вы стали мамой в пятый раз!»
Ведь взяв однажды такого ребенка, хочется согреть и других, кому пока суждено быть в детдоме…

"Эспрессо — это жизнь. Горчит, но бодрит. Первый глоток может показаться невкусным, но, допив чашку, всегда захочешь еще одну. А на еще одну чаще всего не хватает времени."

"Капучино — это влюбленность. Сначала терпко, потом сладко и легко, а на поверку — все та же жизнь. Но моменты, когда сладко и терпко, — самые лучшие. Кстати, всегда можно просто съесть пенку и не пить, но это мало кому приходит в голову. Видимо, дело все-таки в сочетании."

"Латте… латте — это мечты, эспрессо, разбавленный молоком надежды, и пенка, помните, да? Та самая пенка, которая бывает в капучино. Но нет корицы, нет той терпкости, которая позволяет прочувствовать момент. Честно говоря, не люблю латте. Но многим нравится."

"Еще есть мокко — кофе с горячим шоколадом. Мокко — это меланхолия. Густая и тягучая. Но даже в мокко есть молоко. И сладость, та, которую не найдешь в эспрессо, например. Ее и чувствуешь не сразу, и каждый раз не очень понимаешь, почему заказал именно его. Только потом вспоминаешь, в тот самый момент, когда становится сладко."

"Айриш, кофе по-ирландски… страсть. Где-то там, на самом дне, обжигающий алкоголь. Можно перемешать, тогда он практически не чувствуется, если кофе приготовлен правильно, конечно. Но он там все равно есть, и все равно неизбежно пьянеешь. Кстати да, хуже плохого эспрессо может быть только плохой айриш."

"И ристретто. Ристретто — это смерть. Это когда вся жизнь — одним глотком. Выпиваешь, просишь счет и уходишь. Обычно так.

— А любовь? Настоящая любовь?
— Настоящая любовь — это кофе, который варишь дома с утра. Свежемолотый, желательно вручную. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Кофе, рядом с которым надо стоять, чтобы не убежал, иначе безнадежно испортится вкус. Надо проследить, чтобы он поднялся три раза, потом налить ложку холодной воды в джезву, подождать пару минут, чтобы осела гуща. Кофе, который наливаешь в старую любимую чашку и пьешь, чувствуя каждый глоток, каждый день. Наслаждаясь каждым глотком."